Джулия [1984] - Ньюман Сандра

— До конца операции остается совсем немного, — сказал он. — Понимаю, что работа была исключительно приятной, но лето скоро кончится. Не за горами осень — завершение, смерть Земли, обновление. Нам предстоит распрощаться кое с кем из старинных друзей. В субботу утром арестуют товарищей Парсонса и Амплфорта. Со Смитом, видимо, придется повременить: дело передано на самый верх, там требуют громкого ареста. От этого намеченные планы летят ко всем чертям.

— В субботу… — ошеломленно подхватила Джулия. — Это ведь через два дня.

— Совершенно верно. Я постоянно думаю, что сегодня среда, хотя уже четверг. Сверхурочная работа все путает. — Вставив последний патрон, он поднял глаза на Джулию. — Тебе все понятно?

— Мне же не придется участвовать в этих арестах?

— Когда настанет черед Смита, может, и придется. Меня пока не проинформировали. Да и какая разница, если для тебя это будет полной неожиданностью. Ты уж постарайся удивиться, не обрекай нас на лишние хлопоты. Ему не положено знать, что ты с нами. Тебе надлежит остаться его последней иллюзией.

Джулия хотела спросить, почему Смит должен оставаться в неведении. Какой смысл обманывать человека, которого скоро убьют? Но она только сказала:

— С Амплфортом я встречаюсь сегодня вечером. Нужно ли мне…

— Да пропади он пропадом! Ну сходи тогда с ним прогуляйся. У меня сегодня дела в той комнате.

Уикс вставил обойму, толкнул ее вверх, и она со щелчком села на место. Подняв пистолет, он сказал:

— Если не собираешься убивать, никогда не наводи на человека ствол. Даже незаряженный. — Он целился Джулии в грудь. — Гляди: сама, наверное, чуешь опасность.

У нее тягуче заколотилось сердце, но он тут же отвел пистолет и сунул его в просторный карман бархатного пиджака. Карман оттопырился, окантовка перекосилась — знакомое зрелище. Судя по всему, с оружием Уикс не расставался.

Джулия начала:

— Можно спросить…

— Слушаю, товарищ.

— Почему мы наметили Парсонса? Он предельно лоялен. Других — понятно. А Парсонс никогда не был плохомыслом, ничуть.

— О, это большое заблуждение. Нами получены совершенно противоположные данные. По ночам он будил своих детей криком «Долой Старшего Брата!».

— «Долой Старшего Брата»?

— Именно так. В тихом омуте, а?

С тошнотворным чувством Джулия всматривалась в лицо Уикса, пытаясь понять, известно ли ему, что этой фразе Парсонс научился от нее. Но Уикс только хмурился, будто в раздумьях, а потом добавил:

— Можно, конечно, усомниться в правдивости этой истории. Уж очень по-детски она звучит, а юным разведчикам нынче выплачивают щедрое вознаграждение. И все же мы не имеем права отпускать человека, если он, по свидетельству родных детей, призывает к ликвидации Вождя, так ведь? А если выяснится, что дети представили ложные сведения, ну что ж, за такое тоже предусмотрены наказания. Так что в любом случае вопрос будет решен по справедливости.

Когда он отбарабанил эту тираду, Джулия сообразила, что все уже решено. Арест с последующим расстрелом неминуем. Вскоре будет установлено, что дети его оболгали и за это должны быть отправлены в исправительно-трудовой лагерь для несовершеннолетних — хотя бы потому, что там содержание их обойдется дешевле, чем где бы то ни было. Жене тоже не миновать ареста — за недонесение. Привлекут также — без этого не обходится — кое-кого из соседей и коллег. А все потому, что Джулия по собственной прихоти заставила Парсонса шептать ей на ушко непозволительные вещи.

Амплфорт был только рад выйти на свежий воздух. Мол, у него глаза слишком устали, чтобы теперь стихи записывать: как и все работники отдела документации, он неделю напролет заменял «Евразию» на «Остазию». Они с Джулией направлялись к югу, держа безопасную дистанцию и по возможности не выходя за пределы проловских районов. Время от времени Амплфорту требовалось остановиться и передохнуть. Потом он извинился за свои «несчастные хромые ноги». Джулия ответила, что сама рада этим передышкам, и добавила, что разговоры про хромоту — это пустое, учитывая, как он теперь силен и осанист. Осмелев, он настоял, чтобы они продолжили свою вылазку и дошли до набережной. Там было место, удаленное от уличных фонарей, и Джулия пошастала вокруг, чтобы убедиться в отсутствии микрофонов. Из-за прилива сойти на песчаный берег они не смогли. Расположились на парапете.

Амплфорт завел разговор про своего брата, сказав, что на обратном пути хотел бы его навестить. Впрочем, двух столь разных по характеру братьев еще поискать, и каждая их встреча заканчивалась перепалкой.

— Он всякий раз начинает меня подкалывать за освобождение от военной службы. Повторяет «везет же инвалидам» и твердит, что я мог бы пойти на передовую, будь у меня правильный настрой. Сам работает в минимире и, видишь ли, всегда был связан с армией. Так что он не по злобе.

— А вдруг по злобе?

— Может, и так. Но я тоже, бывает, поневоле злобствую.

— Кое-кто этим, вероятно, грешит, дорогой, — сказала Джулия. — Но ты — никогда.

— А тебе известно, что инвалидом был, например, Александр Поуп? Страдал костным туберкулезом.

Джулия не знала, кто такой Александр Поуп, но содрогнулась и выговорила:

— Надо же, как несправедливо.

— И тоже, кстати, жил в Лондоне. Возможно, сиживал на этом самом месте и смотрел на другой берег. Многие из них здесь жили. Шекспир! — Амплфорт мечтательно улыбнулся. — Знаешь, я часто представляю себя… не Шекспиром, конечно, а другом Шекспира. Воображаю, как он беседует со мной о поэзии, хотя толком не понимаю, чем он хочет со мной поделиться. На самом деле это единственная реальная тема — поэзия. Такое чувство, будто с нею этот мир посетило нечто из другого мира.

Теперь Джулия могла бы в чем-то и согласиться. С недавнего времени она нетерпеливо ждала визитов Амплфорта; причиной тому служили не только его неизменно доброжелательные манеры, но еще и поэтические строки. Ей стал другом Кубла-Хан, построивший для себя «дворец любви и наслажденья», и, оставаясь в комнате одна, Джулия порой зачитывалась выдержками из тетради Амплфорта. Особенно полюбилось ей одно стихотворение — о солдате, который сражается в Евразии:

Вначале Джулии представлялось нервически старомысленным то, что Взлетная полоса I здесь именуется «Англией», но когда она к этому привыкла, ей открылось, что слово это звучит великолепно, словно звон цимбал. Разглядывая свои руки, она про себя повторяла: «А был он Англией взлелеян…»

Но сейчас, когда эти строки мелькнули у нее в памяти, они лишь напомнили, что вскоре Амплфорт обратится в прах.

С глубоким вздохом она выговорила:

— Поэзия. Да.

— Им ее не истребить, верно? По крайней мере, целиком. Без нее мир, считай, прекратится. Станет таким, как миллиарды лет назад, когда здесь еще никто не жил, когда здесь не было никого, кто способен видеть. Повсюду ползали безмозглые гигантские ящеры.

— Новая партийная платформа не признает ящеров. Их теперь относят к буржуазной биологии.

— Ну и ну. Как-то я это пропустил. Значит, теперь без ящеров. Совсем сиротливо. — Тут он настороженно покосился на нее. — Знаешь, мне в последнее время не дает покоя странное ощущение — я не говорил? Такое чувство, будто окружающие меня чураются. Особенно в миниправе, но теперь и в общежитии тоже. Я иду — а вокруг тишина. Как по-твоему, может, это из-за Сайма? О нашей с ним дружбе знали многие. А я вдобавок допустил глупейшую оплошность. В одном стихотворении сохранил слово «молитва». Оно рифмовалось с «битвой», и я, хоть убей, подходящей замены подобрать не сумел. Но такие ошибки порой случаются и остаются без последствий. Как ты думаешь, я зря паникую? — Он выжидательно смотрел на нее.